Везде
Psychosomatics Of Skin Diseases And Representation Of Mental Space
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Psychosomatics Of Skin Diseases And Representation Of Mental Space
Annotation
PII
S020595920021479-2-1
DOI
10.31857/S020595920021479-2
Publication type
Article
Status
Published
Authors
T. Rebeko 
Occupation: Leading researcher, Laboratory of psychology of abilities and mental resources named after V.N. Druzhinin
Affiliation: Federal State-financed Establishment of Science, Institute of Psychology RAS
Address: Moscow, Moscow, Yaroslavskaya str., 13, Russia
Edition
Volume 43 Issue 4
Pages
48-58
Abstract

The concept of mental space and the role of the skin in differentiating its boundaries during ontogenesis are considered. Skin diseases (atopic dermatitis and psoriasis) are considered as psychosomatic manifestations of separation trauma, which correlate with two tendencies – “to fusion” and “to encapsulate”, respectively. The study involved 72 women aged 20–40 years, (30 healthy, 17 suffering from psoriasis and 25 atopic dermatitis). Using the “Spatial Self Questionnaire” technique, three types of spatial Ego boundaries are determined: bodily, social and symbolic. It is proved that different experimental groups have a different profile of representations of the boundaries of the Ego compared to the control group. The body boundary of the Ego in the group “atopic dermatitis” is interpreted as super-permeable, and in the group “psoriasis” — as super-nonpermeable. In the “atopic dermatitis” group, the influence of separation trauma manifests itself in confusion when differentiating oneself from others (social boundaries of the Ego), and in the “psoriasis” group — in difficulties when correlating oneself with the outside world (symbolic boundary of the Ego).

Keywords
psychosomatic skin diseases (atopic dermatitis / psoriasis), symbiosis, separation trauma, mental space, boundaries of Ego, tendency to fusion/encapsulation
Date of publication
15.09.2022
Number of purchasers
11
Views
1092
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
Additional services access
Additional services for the article
Services benefits
100 RUB / 1.0 SU
Additional services for the issue
Services benefits
970 RUB / 16.0 SU
Additional services for all issues for 2022
Services benefits
4365 RUB / 87.0 SU
1 Увеличение числа публикаций, посвященных психосоматическим проблемам, свидетельствует о тренде рассмотрения человека в единстве природного и социального. “Природное и социальное — это не два компонента психики человека, а единый субъект с его живым процессом саморегуляции всех форм активности людей” [3, с. 511]. В философии принцип холистического единства психики (mind) и тела нашел выражение в понятии “воплощение”. “Разум и психика формируются нашими воплощенными телесными переживаниями” [19]. Теоретический конструкт (воплощение) рассматривает “восприятие, познание и телесная активность как единый непрерывный процесс” [37]. В психологии и философии интенсивно обсуждается проблема связи соматического и психического. М. Сабан, анализируя философию М. Мерло-Понти, вводит понятие плоти (в отличие от тела), с помощью которого описывается исходное единство как “общее воплощенное поле” [32, с. 116]. Наше “общее поле мыслей” можно вывести из “нашей совместной воплощенности”, или “нашей совместной плоти”. “Воплощенность является исходным способом (mode) существования индивидуальности в мире” [там же, с. 120].
2 Согласно М. Мерло-Понти, “плоть представляет собой локус пересечения, то место, где дихотомии субъекта и объекта, я и другое на мгновение путаются, …как стержень, где некто одновременно является видящим и видимым” [31, с. 45]. В.П. Зинченко приводит слова А. Бергсона о теле, погруженном в поток интенциональных переживаний. Свое тело — это “место прохождения полученных и отосланных движений, соединительная черта между вещами, на которые действую я, и вещами, которые действуют на меня” [4, с. 37].
3 Мышление, традиционно рассматриваемое как “социально обусловленное”, имеет в своем истоке телесный опыт. “Это означает, что структуры, образующие нашу концептуальную систему, имеют своим источником наш чувственный опыт и осмысляются в его терминах; более того, ядро нашей концептуальной системы непосредственно основывается на восприятии, движениях тела и опыте физического и социального характера” [6, с. 12]. И далее: “концептуальные метафоры не являются только полетом фантазии, но могут иметь основу в опыте нашего тела” [7, с. 538].
4 Репрезентация психического пространства является необходимым условием формирования концептуального опыта. Психическое пространство является основой для последующего развития и построения ментального пространства: “динамической формы ментального опыта, которая актуализируется в условиях познавательного взаимодействия субъекта и объекта” [12, c. 138]. По словам Ж.-Фр. Ришара [8], силлогические конструкции имеют пространственную репрезентацию.
5 Исходно в онтогенезе переживание целостности психики и тела выражено на стадии симбиоза. Таким образом, можно утверждать, что пространство тела исходно формируется в симбиозе матери и младенца. Стоит заметить, что понятие “симбиоз” не исчерпывается сугубо биологическим пониманием взаимовыгодного отношения между двумя отдельными индивидами. Психологическое значение симбиоза, по образному выражение Алессандры Кавалли, состоит в психологическом “донашивании” младенца (как это делают сумчатые животные) [18]. Дж. Лютенберг называет это состояние слитности матери и ребенка “ментальной маткой” — эта материнская функция, по словам автора, “олицетворяет период первичного нормального симбиоза” [28, с. 107]. “У человека перинатальная симбиотическая связь является матрицей, лежащей в основе психосексуального развития, которая ведет, в свою очередь, к дифференцированному психическому структурированию” [там же, с. 91].
6 На стадии симбиоза еще нет деления на Я и не-Я, “две поверхности Я-кожи образуют всего лишь одну, но эта единственная поверхность скручена в виде описанного математиком Мебиусом кольца... отсюда появляются нарушения между тем, что идет изнутри, и тем, что происходит снаружи” [1, с. 118]. По словам А. Бергстайна, на ранних этапах онтогенеза “самость переживается как поверхность без внутреннего измерения (with no inner dimension)” [17, с. 79].
7 Идея удержания и содержания развивается в модели У. Биона. Она вводит сопряженные понятия “контейнирующее–контейнируемое” для описания процесса связывания психического опыта. Эта модель позволяет объяснить “постоянно изменяющиеся психосоматические состояния ребенка, которые непрерывно влияют на то, ощущает ли он себя более или менее собранным или более или менее фрагментированным” [36, с. 30]. На ранних этапах онтогенеза телесный опыт переживается “и как содержащий и как содержимое”, и при этом происходит смешение/спутывание (confused) с опытом материнского тела [23, с. 218].
8 По словам К. Финка, “с самого начала между младенцем и матерью нет пространства; младенец чувствует только часть матери. И только после рождения очень медленно ребенок начинает понимать, что между ним и матерью существует физический и эмоциональный разрыв. Этот разрыв становится все больше по мере созревания личности” [22, с. 482]. Поэтому, по словам Финка, совершенно определенно можно утверждать, что “внешний мир и внутренний мир только тогда начинают существовать, когда установлено понятие пространства” [там же, с. 482].
9 Э. Бик ввела понятие “психическая кожа”, с помощью которой описывается единение матери и младенца. Психическая кожа выполняет функцию “связывания воедино частей личности, которые еще не отдифференцированы от частей тела” [16, с. 186]. “Кожа ребенка благодаря как внутреннему ощущению, которое она вызывает, так и благодаря тому, что она создает границу с кожей матери, переживается как обладающая способностью как удерживать, так и содержать самого ребенка” [29, с. 41].
10 Если мать способна “реагировать на переживания ребенка, то это ощущается ребенком как собирание воедино его телесных ощущений”, что порождает “ощущение телесной целостности” [36, с. 31]. Этот опыт может быть описан как “чувство телесной интеграции”, “обладание кожей”, “физическое ощущение себя” [там же, с. 32]. Следовательно, переживание опыта кожи с самого раннего онтогенеза является не только природным, но и социальным явлением, обеспечивающим как собирание воедино, так и контакт с матерью. Поэтому определенно можно утверждать, что кожа является репрезентантом психосоматического единства. А. Коннолли утверждает, что важнейшую роль в переживании кожи как границы психического играет мать. Ее способность к детоксикации и ментализации соматических переживаний позволяет младенцу интегрировать тот «психический материал, который ранее в качестве “своего” им не воспринимался». В том случае, если на стадии симбиоза происходит травматическое переживание, связанное с ненадлежащим уходом, то это приводит к “нарушениям воплощения и ощущения собственного тела” [19].
11 Некоторые авторы выделяют этапы репрезентации психической кожи. Исходно в онтогенезе (как и в случае аутизма) репрезентация мира представлена двумерными объектами, которые защищают человека от травмирующего переживания “снаружи” и “не-Я опыта”. Двухмерная репрезентация психического пространства сопряжена с неспособностью формировать представление как о себе, так и об объекте как о чем-то, обладающим объемом, т.е. как о чем-то, способным “содержать” нечто. В ходе дальнейшего развития возникает то, что «можно было бы назвать ограничивающей мембраной, которая в некоторой степени (в здоровом состоянии) приравнивается к поверхности кожи и занимает положение между “я” младенца и его “не-я”» [24, с. 43].
12 Именно ментальная репрезентация границы тела (кожи) позволяет младенцу психически выделить себя в качестве индивида. В этом смысле кожа является тем органом, который выполняет эту функцию как связывания, так и дифференциации себя. По словам Бр. Фельдмана, взаимодействия между младенцем и матерью, которые включают поверхность его тела — кожу — являются критическими для развития “чувства внутреннего пространства”, которое отграничено от внешнего мира благодаря “границе, переживаемой как кожа” [21, с. 47].
13 Для формирования понятия пространства необходимо, чтобы ребенок посредством тела ощущал континуальность, в первую очередь, континуальность телесную. Дидье Анзьё разработал понятие “Я-кожа” [1]. Согласно Д. Анзьё, понятие “внутреннее” и “внешнее” формируется из тактильных и кинестетических переживаний раннего детства [11, с. 224]. По словам А. Вербарта, кожа порождает первую дифференциацию, которая открывает пространство для психических феноменов. Автор ссылается на Анзьё, который рассматривал Я-кожу как психическую оболочку, которая содержит, ограничивает и защищает, но также структурирует психику [40, с. 47]. Согласно Анзье, важным этапом развития является формирование границы. Я-кожа “создает различие между внутренним и внешним, между сейчас и тогда…” [там же]. Только после того, как эта функция усвоена, может быть “осознание внешнего пространства вне кожи” [15].
14 Таким образом, построение индивидуального психического пространства происходит с опорой на опыт телесной дифференциации “внутри–снаружи”. В результате формируется ментальный образ Себя в качестве отделенного от внешнего мира и отличного от других. По словам Р. Сандри, именно телесный опыт (включая все модальности, и особенно, опыт движений) позволяет перейти к репрезентации психического пространства с его необходимыми атрибутами, такими как “внутри–снаружи”, “наличие–отсутствие”. И если сначала ребенок воспринимал мир наподобие птолемеевской системы, то с наступлением периода сепарации он начинает понимать, что пространство может быть пустым [33, с. 90].
15 На этапе выхода из симбиоза происходит трансформация соматической кожи в интернализированную психологическую, формируется репрезентация трехмерного пространства. Зрелое и дифференцированное переживание опыта кожи определяет границу Я, выделяя собственное Я и отделяя его от не-Я, т.е. можно говорить о “субъект-объектном членении реальности” [3, с. 236].
16 В ходе развития и по мере того, как внутренний мир ребенка становится “более интегрированным, становится возможным чувство внутренней континуальности. В возрасте около года ребенок может поддерживать внутренние отношения с матерью при ее отсутствии” [36, с. 45]. Если опыт кожи как границы между внутренней и внешней реальностью сформирован, “индивид способен переживать происходящее внутри своей собственной кожи как сепарированное, но и взаимосвязанное со значимыми другими” [21, с. 47].
17 Этот этап сепарации не является одномоментным, а имеет некоторую протяженность и потенциальную травматичность [18]. По словам Мары Сидоли, травматичным для младенца является отрыв от матери в тот момент, когда мать и младенец находятся в слиянии, и когда “контейнирующая функция матери еще не может быть дифференцирована ни матерью, ни младенцем” [34, с. 179]. Опыт, который не был опосредован матерью, отщепляется, диссоциируется и не интегрируется с остальными частями личности. На основании длительного терапевтического опыта с детьми, Мара Сидоли [35] делает вывод о том, что непроработанные эмоциональные фрагменты опыта локализуются в теле и проявляются в виде соматических симптомов или стереотипных форм поведения.
18 Если мать не смогла обеспечить надлежащий холдинг, и ребенок не чувствует себя в безопасности, то он будет искать эквивалент для психической кожи, “в попытке создать для себя ощущение, что рудиментарные части его личности могут как-то быть соединены вместе” [38, с. 49]. В этом случае он не может развить способность к интеграции “того, что внутри и того, что происходит вовне”... и как следствие у него не возникает “чувства когерентности внутреннего и внешнего опыта” [38, с. 46]. В таком случае “фокус таких физически переживаемых тревог, вероятно, будет проецироваться на психосоматические симптомы, особенно на уровне кожи” [15].
19 Эстер Бик вводит понятие “вторая кожа” для описания “защитной структуры личности, которая обеспечивает псевдонезависимый modus vivendi — мускульный или интеллектуальный панцирь, при котором допускается самоконтейнирование, но отрицается нужда во внешнем объекте” [21, с. 48].
20 “Если формируется вторая, или ложная кожа, ребенок развивает преждевременную независимость от фигуры первичной привязанности, и может показаться, что он функционирует автономно” [20, с. 182]. Эта преждевременная автономия может маскировать чувства чрезвычайной тревоги, экстремальные формы избегающей привязанности и использовать автосенсорное поведение для самоуспокоения и комфорта [там же, с. 182].
21 Кожные заболевания в числе других часто рассматриваются как психосоматические, т.е. как “преждевременное использование тела для выражения психических страданий и их удержания” [26, с. 236]. Таким образом, психосоматические кожные заболевания являются симптомом, выражающим ненадлежащий опыт сепарации. Травма сепарации имеет множество проявлений (например, в случае нарушения пищевого поведения [5]; такая травма может “сохраняться во всех частях тела, во внутренних органах и на коже”… и напоминает “атомные отходы, которые могут опуститься на дно океана, делая мир непригодным для жизни” [30, с. 32].
22 Ранее на материале методики Г. Аммона мы показали, что АД и ПС сопряжены с разными способами разрешения сепарационного конфликта: АД также возможно интерпретировать как метафору вынужденного и преждевременного выталкивания из симбиоза, как протестную реакцию на сепарацию, а ПС можно интерпретировать как метафору поспешного стремления к взрослости, к инкапсуляции. В настоящем исследовании мы развиваем идею о том, что АД является психосоматическим проявлением тенденции к слиянию, а ПС — к инкапсуляции [9].
23 В случае травматического расщепления психосоматического единства происходит “противостояние психики и сомы” вследствие чего они репрезентируют “два совершенно разных состояния ума (mind)” [23, с. 219]. Продолжая идею о поступательном развитии симбиотического пространства тела в психическое пространство, можно допустить, что разные проблемы, связанные с выходом из симбиоза, порождают разные структуры психического пространства, которые проявляются в форме разного профиля границ Я.
24 Теоретической гипотезой исследования является предположение о том, что психосоматические кожные заболевания (как последствия травмы сепарации) проявляются в деформации границ Я.
25 Эмпирическая гипотеза 1: в экспериментальных группах респондентов деформирована репрезентация телесной границы Я (по сравнению с контрольной группой), что выражается в сверхпроницаемости и сверхнепроницаемости границы телесного Я, соответственно.
26 Эмпирическая гипотеза 2: в группе респондентов АД (для которых характерна тенденция к слиянию) репрезентация границы Я проявляется в спутанности при дифференциации себя от других (социальная границы Я), а в группе респондентов ПС (для которых характерна тенденция к инкапсуляции) репрезентация границы Я проявляется в дефекте соотнесения себя с внешним миром.
27 Цель исследования, выполненного в парадигме квазиэксперимента, состоит в выявлении связей сопряженности в репрезентации границ Я в разных группах испытуемых.
28 Предмет исследования: репрезентации границ Я.
29 Объект исследования: женщины, страдающие псориазом и атопическим дерматитом.
30 Актуальность исследования: разные виды репрезентации границ Я могут служить индикаторами психологических проблем, сопутствующих разным нозологическим группам кожных заболеваний.
31 Задача исследования состоит в выявлении сопряженности между границами Я (телесной, социальной и символической) в разных группах испытуемых.
32 МЕТОДИКА
33 Участницы исследования: 72 женщины в возрасте 20–40 лет, Ме = 37: 30 здоровых женщин (НОРМ — контрольная группа), 17 с псориазом (ПС) и 25 с атопическим дерматитом (АД) — экспериментальные группы.
34 Методики. Вопросник пространственного Я (ВПЯ) [13] для определения трех видов границ пространственного Я: телесной, социальной и символической. Данный опросник является адаптированной версией методики амебного Я (Amoebic Self Scale (Burris & Rempel, 2004)) «Ключевым понятием теории амебного Я является граница, которая определяет ментальную территорию Я, “зону перехода” между “Я” и “не-Я”, “внутри” и “вовне” и т. д. Эта граница представлена на 3 уровнях Я-репрезентаций: телесном, социальном и символическом» [2, c. 72].
35 Процедура. Исследование проводилось на добровольной основе. Все участницы получали возможность обсудить личностные проблемы с психологом в качестве бонуса по окончании исследования.
36 Обработка данных проводилась с помощью пакета Statictica 8.0. Использовался непараметрический критерий Краскела–Уоллиса.
37 РЕЗУЛЬТАТЫ
38 Результаты множественного сравнения по критерию Краскела–Уоллиса приведены в таблице 1.
39 Таблица 1. Зависимость переменной “Телесный уровень” от выборки
НОРМ R: 39.117 АД R: 17.500 ПС R: 59.824
НОРМ 0.000410 0.003352
АД 0.000410 0.000000
ПС 0.003352 0.000000
Примечание. В заголовке таблицы представлены значения рангов для каждой подгруппы испытуемых, в клетках приведены оценки вероятностей.
40 Все три группы испытуемых достоверно различаются по шкале “Телесное Я” (H (2, N = 72) = 45.21709. p = 0.0000). В группе ПС получены сверхвысокие значения, в группе АД — низкие. Группа НОРМ имеет промежуточные значения.
41 Согласно интерпретации теста, телесный уровень “амебного Я” может быть определен мерой толерантности к преднамеренным нарушениям телесных границ. “На телесном уровне осуществляется репрезентация границы тела и среды. С увеличением телесного Я возрастает принятие физических воздействий на тело (напр., татуировки, пирсинг, инъекции и т.п.)” [2, с. 72]. Иными словами, можно говорить о повышенной уязвимости в отношении телесного контакта в группе АД и пониженной в группе ПС.
42 Таблица 2. Зависимость переменной “Социальный уровень” от выборки
НОРМ R: 55.983 АД R: 15.160 ПС R: 33.500
НОРМ 0.000000 0.001206
АД 0.000000 0.015930
ПС 0.001206 0.015930
Примечание. В заголовке таблицы представлены значения рангов для каждой подгруппы испытуемых, в клетках приведены оценки вероятностей.
43 Все три группы испытуемых достоверно различаются по шкале “Социальный уровень” (H (2, N = 72) = 52.53736, p =0.0000. В группе НОРМ получены высокие значения, в группе АД — сверхнизкие. Группа ПС имеет промежуточные значения.
44 Согласно интерпретации теста, на социальном уровне нарушения амебного Я связаны с чувством личной неприязни, чувством незащищенности в ситуациях насмешки или пренебрежения [13]. “С увеличением социального Я возрастает социальная смелость (напр., совершение человеком неприемлемых или осуждаемых действий в присутствии других)” [2, с. 72] и снижается эмоциональная стабильность. Иными словами, можно говорить о существенном снижении социальной смелости в группе АД (что косвенно подтверждает гипотезу о тенденции к слиянию) и о заниженной смелости в группе ПС по сравнению с группой НОРМ.
45 Таблица 3. Зависимость переменной “Символический уровень” от выборки
НОРМ R: 53.450 АД R: 32.920 ПС R: 11.853
НОРМ 0.000876 0.000000
АД 0.000876 0.004093
ПС 0.000000 0.004093
Примечание. В заголовке таблицы представлены значения рангов для каждой подгруппы, в клетках приведены оценки вероятностей.
46 Все три группы испытуемых достоверно различаются по шкале “Символический уровень” (H (2, N = 72) = 44.13243, p = 0.0000. В группе НОРМ получены высокие значения, в группе ПС — сверхнизкие, группа АД имеет промежуточные значения. Согласно интерпретации теста, “на символическом уровне осуществляется репрезентация границ индивида и абстрагированных маркеров идентичности (напр., собственного пространства, вещей-символов, значимых отношений и т.п.). С увеличением символического Я возрастает терпимость к изменениям маркеров идентичности” [2, с. 72].
47 ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ
48 Сравнение полученных результатов говорит о различии в репрезентации трех границ Я в группах ПС и АД по сравнению с группой НОРМ. На телесном и социальном уровнях мы видим сходную картину в группах ПС и АД: завышение телесного и социального уровней в группе ПС по сравнению с группой АД.
49 Анализ телесного уровня свидетельствует о завышенных значениях в группе ПС по сравнению с группами АД и НОРМ. Полученные результаты свидетельствуют о том, что группа ПС нечувствительна к нарушениям телесных контактов, тогда как группа АД — сверхчувствительна. В группе НОРМ получены промежуточные значения.
50 Интерпретация полученного факта согласуется с выводами других авторов. А. Лемма [26, с. 81] говорит о двух типах людей (имеющих в раннем онтогенезе двух типов матерей с “невидящим” и “ненавидящим” взором) и соотносит их с дихотомией людей, предложенной Розенфельдом: так называемых “тонкокожих” и “толстокожих”. Первые являются очень уязвимыми, зависимыми, а вторые — дистанцированными и отчужденными. Первые (в нашем случае группа АД, “тонкокожие”) “имеют одно тело на двоих” [там же, с. 81]. Такие пациенты часто прибегают, по словам Х. Ульника, к самоповреждениям; вследствие “инкорпорация другого в собственное тело”, данные испытуемые часто прибегают к татуированию [13, с. 225]: “Когда ощущение идентичности рушится , они пытаются вырваться из зависимости, расцарапывая свою кожу” [там же, с. 226]. По словам Вербарта, несмотря на кажущуюся парадоксальность, “членовредительство может усилить ощущение того, что кожа удерживает человека вместе. Самоповреждение может быть попыткой справиться с дефицитом различных функций кожного эго и всеми формами беспокойства привязанности к ним, например, к тому, что они не держатся вместе как личность, фрагментация тела или разрыв на части под влиянием чрезмерных чувств” [40, с. 47].
51 Второй тип людей, по словам А. Леммы (в нашем случае с псориазом, или “толстокожие”), помнят “ненавидящий взор матери” [26, с. 81] и “нападают на ненавистную часть тела” в иной форме: они охотно прибегают “к помощи косметологической хирургии” [26, с. 130]. Такой тип самоповреждений некоторые авторы рассматривают как попытку “защититься от фрагментации путем создания нарциссической оболочки неуязвимости” [40].
52 Согласно Д. Анзьё, в любом случае повреждения кожи являются попыткой сохранить границы тела и Я, а также “сохранить ощущение целостности и связности” [13, с. 224].
53 Таким образом, можно предположить, что конструкт “телесный уровень” описывает результат травматической сепарации, фиксирующий либо уязвимую, либо сверхпрочную границу телесного Я. В группе АД доминирует “болезненная” атака на тело (т.е. тестируется состояние слияния), а в группе ПС — “безболезненная” (т.е. доминирует попытка сохранить ощущение целостности путем инкапсуляции болезненных ощущений).
54 При анализе социального уровня обе экспериментальные группы демонстрируют сниженные значения по сравнению с группой НОРМ. При этом можно говорить о существенном снижении “социальной смелости” в группе АД и о заниженной “смелости” в группе ПС (по сравнению с группой НОРМ). Согласно содержательной интерпретации методики, в экспериментальных группах выражена направленность “на поиск устойчивости вовне, ориентация на устойчивую социальную ситуацию и отношения для поддержания самооценки и репрезентации себя”.
55 Значения по шкале “Социальное Я” характеризуют больных АД как очень уязвимых в ситуации пренебрежения и унижения. Они “сильно зависят от мнения матери” [26, с. 81]. А. Лемма полагает, что появление психического Я происходит на поле боя двух желаний: слиться и оторваться. Чтобы стать собой, такой пациент “должен отказаться от части себя” [там же, с. 97]. Вследствие того, что любое нарушение слияния является очень болезненным, группа АД проявляет себя как максимально зависимая от мнения и оценок окружающих.
56 В случае ПС значения по шкале “социальный уровень” принимают промежуточные значения. Однако они также зависимы, так как “несут нападающую часть в себе”, ту часть, которую Розенфельд назвал “мафией, атакующей повсеместно” [26, с. 130], однако социальная значимость “нападений” не является столь травматичной.
57 Как пишет А. Конноли, «эти люди строят защитную структуру, подобную ложному “Я” для того, чтобы замаскировать реальность своего телесного опыта, отогнать разрушительное чувство, что их тела на самом деле не живые ни в каком истинном смысле этого слова и что они существуют просто как бестелесный разум» [19].
58 Таким образом, можно утверждать, что способ установления границы Я в обеих группах является деформированным (по сравнению с контрольной группой), однако формы проявления такой деформации различаются. Если в случае АД социальный уровень границы Я свидетельствует о крайней зависимости, то в отношении группы ПС можно говорить о большей социальной независимости, которая по сути является псевдонезависимостью. Содержательно данная картина соответствует описанию “второй кожи” как панциря. Вторая кожа может создавать впечатление псевдонезависимости, “как если бы индивид был автономным, но на самом деле он все время стремится прилипнуть к поверхности таким образом, чтобы ощущать себя в потоке опыта” [39, с. 51]. Т. Огден описывает такой тип уязвимости в отношении базовой тревоги как переживание надвигающегося распада, когда “нет ощущения внутреннего пространства: различие между собой и другим разрушается”. (цит. по: [15]).
59 Анализ данных, полученных по шкале “Символический уровень” свидетельствует о том, что в обеих экспериментальных группах получены заниженные значения по сравнению с контрольной (особенно в группе ПС). Согласно интерпретации теста, “на символическом уровне осуществляется репрезентация границ индивида и абстрагированных маркеров идентичности”. «Такие маркеры идентичности ориентируют человека в “экзистенциальном смысле”, обеспечивают пространственные психологические “координаты”, позволяющие человеку располагать себя в своих жизненных пространствах» [2, с. 74]. Данный результат может показаться парадоксальным, так как от “толстокожих” можно было бы ожидать большей устойчивости по сравнению с “тонкокожими”. (При интерпретации полученных данных следует учитывать тот факт, что обе группы показывают заниженные результаты по социальному, так по символическому уровням).
60 Так как мы рассматриваем кожные заболевания как реакцию на травматический опыт сепарации, то применительно к обеим группам и обеим шкалам справедливо утверждение о том, что в случае травматического переживания сепарации происходит психическая катастрофа, которая порождает “структурную ментальную пустоту” [28, с. 114]. Эта “ранняя психическая катастрофа” сопряжена с особым отношением к разрыву любых отношений: «если произошел разрыв с кем-либо, то этот кто-то “тут же заменяется другими, без какого-либо переживания” по поводу утраты» [там же, с. 114]. В случае дефектной первичной идентификации “я как (like) другой заменяется я (am) есть другой” [39, с. 34]. Эта замена одного объекта на другой (без осознания разницы между ними) соответствует тому описанию, которое дается в отношении способности к формированию символов. Д. Узе рассматривает формирование символов как понимание различий “между пространством психическим” и пространством “внешнего мира”, как способность к переходу от ментальной операции “тождественно” к ментальной операции “похоже на…” [25, с. 65].
61 Именно способность к потенциально бесконечному ряду отождествлений позволяет заменять одни маркеры идентичности на другие. Как следствие, можно говорить о редуцировании символической репрезентации Я. Видимо, в случае ПС эта способность к формированию символов деформирована в большей степени, вследствие чего наблюдается своеобразная пиктографичность при построении любого рода отношений. Некоторые авторы [14, с. 175] рассматривают эту психическую пиктографичность как попытку контроля материнского “конверта”, который переживается как нестабильный и непонятный.
62 В случае травматического разрыва симбиотических отношений (особенно при ПС), ребенок “загружен проекциями”, но при этом он не понимает, с кем он идентифицируется, т.е. теряет себя. Он становится контейнером для “отщепленных проекций матери”, которыми он должен управлять [39, с. 116]. У. Бион использует термин “экзоскелет”, который формируется как защитный механизм при отсутствии эндоскелета. Данный портрет согласуется с описанием страдающего псориазом, предложенным Х. Ульником: “покрытие себя чешуей проистекает из желания иметь оболочку, защищающую от недоверия, которое вызвано чувством сильнейшей боли или критики” [13, с. 103].
63 Видимо, в группе ПС “катастрофа брошенности” оказывается более глобальной, и для ее репарации потребность во внешних маркерах идентичности для дифференциации “поверхности от самости” выражена в минимальной мере. Абстрактные символические маркеры заменяются буквальными. А. Лемма описывает феноменологически очень похожий опыт как последствие воздействия технологической среды. По словам автора, создается иллюзия того, что “внутренняя и внешняя реальность изоморфны”, и тогда Я “теряет все контекстуальные референты (одним из которых является тело), которые в противном случае придавали бы смысл опыту” [27, с. 575].
64 Полученные результаты по методике ВПЯ хорошо согласуются с результатами, полученными нами при исследовании этой же группы людей с помощью методик на изучение копинговых стратегий [7] и Я-отграничений (Методика “Я-структурный тест Аммона”, ISTA).
65 В частности, было показано [10] что в случае АД доминируют копинговые стратегии, описывающие амбивалентные тенденции (присущие “тонкокожим” пациентам), которые мы интерпретировали как поиск поддержки (слияния) при одновременном нападении на слияние (враждебность). В случае группы ПС доминируют копинговые стратегии, которые описывают амбивалентные тенденции, присущие “толстокожим”, которые рассматривались как сочетание тенденции к инкапсуляции при одновременном “отвержении” собственного тела и “нечувствительности к глубоким переживаниям”.
66 По результатам теста “Я-структурного теста Аммона” (ISTA) также были выявлены высокие значения по дефицитарным шкалам внутреннего и внешнего Я-отграничения в случае АД (что свидетельствует о тенденции к слиянию и о поиске поддержки) и низкие значения по дефицитарным шкалам внутреннего и внешнего Я-отграничения при ПС (что говорит о тенденции к инкапсуляции, отгороженности как от собственных мечтаний, так и от социальных норм. Деструктивные Я-отграничение имеют противоположные значения в экспериментальных группах: группа АД имеет пониженные значения по двум шкалам, а группа ПС — повышенные. В соответствии с интерпретацией пониженные деструктивные Я-отграничения свидетельствуют о тенденции к слиянию, а высокие показатели по шкалам деструктивного внутреннего и внешнего Я-отграничения у ПС о эмоциональном дистанцировании и закрытости [11].
67 Таким образом, можно сделать следующие выводы:
68 — генезис структуры психического пространства соотносится с итогом разрешения травмы сепарации на стадии выхода из симбиоза.
69 — психосоматические кожные заболевания (АД и ПС) можно рассматривать как один из индикаторов разрешения травмы сепарации, соответственно, стремлением к слиянию или к инкапсуляции.
70 — разные экспериментальные группы имеют разные способы разрешения травмы сепарации, которые порождают разные репрезентации психического пространства и разный профиль границ Я.
71 — в группе АД, которая теоретизируется как тенденция к слиянию, в большей мере выражен дефект уязвимости телесной границы Я, а в группе ПС (которая теоретизируется как тенденция к инкапсуляции) в большей мере выражен дефект отчуждения телесной границы Я. Данные результаты можно рассматривать как мультимодальность проявления первичного телесного опыта.
72 — в обеих экспериментальных группах получены сниженные значения (по сравнению с контрольной группой) по шкале социальное Я. Если интерпретировать социальное Я как готовность к социальному взаимодействию, то группа АД обнаруживает более сохранную границу по сравнению с группой ПС.
73 Анализ результатов по шкале “символическое Я” показывает обратное соотношение экспериментальных групп по сравнению с контрольной. В группе ПС вследствие “обнажения” травмы сепарации (проявляющейся как тенденция к инкапсуляции) дефект репрезентации границы Я на символическом уровне выражен в большей мере.
74 Если предложить метафору для описания полученных результатов, то группа АД, в которой основное напряжение происходит по линии слияния, скорее склонна испытывать трудности в социальных контактах, а группа ПС, для которой ядерной проблемой является тенденция к инкапсуляции — в спутанности маркеров идентичности, которые остаются психическим “экзокселетом”.

References

1. Anz'e D. Ja-kozha. Moscow: ERGO, 2011 (In Russian).

2. Baleva M.V., Kornienko D.S., Schebetenko S.A. Prostranstvennoe Ja i cherty lichnosti: gendernye sravnenija/ Psihologija individual'nosti. Ed. V.D. Shadrikov. Moscow: Izd. dom GUVShJe, 2006. P. 72–75. (In Russian).

3. Brushlinskij A.V. Sub’ekt: myshlenie, uchenie, voobrazhenie. Izbrannye psihologicheskie trudy. Moscow–Voronezh, 1996 (In Russian).

4. Zinchenko V.P. Psihologija na kacheljah mezhdu dushoj i telom. Psihologija telesnosti. Mezhdu dushoj i telom. Eds V.P. Zinchenko, T.S. Levi. Moscow: AST, 2005. P. 10–52 (In Russian).

5. Kameneckaja E.V., Rebeko T.A. Reprezentacija telesnogo Ja i zashhita Jego pri narushenii pishhevogo povedenija. Jeksperimental'naja psihologija. 2015. V. 8. № 3. P. 118–128 (In Russian).

6. Lakoff Dzh., Dzhonson M. Metafory, kotorymi my zhivem. Moscow: Editorial URSS, 2004 (In Russian).

7. Lakoff Dzh. Zhenshhiny, ogon' i opasnye veshhi. Chto kategorii jazyka govorjat nam o myshlenii. Moscow: Slavjanskie jazyki, 1987 (In Russian).

8. Rishar Zh.-Fr. Mental'naja aktivnost'. Ponimanie, rassuzhdenie, nahozhdenie reshenij. Moscow: Izd-vo “Institut psihologii RAN”, 1998 (In Russian).

9. Rebeko T.A. Kozhnye zabolevanija i vtorichnyj simbioz. Psikhologicheskii zhurnal. 2020. V. 41. № 2. P. 69–79 (In Russian).

10. Rebeko T.A. Kozhnye zabolevanija i sposoby sovladanija (kopingi). Vestnik Kostromskogo universiteta. 2019. № 4. P. 118–125 (In Russian).

11. Ul'nik H. Kozha v psihoanalize. Moscow: Kogito-centr, 2017 (In Russian).

12. Kholodnaya M.A. Psihologija intellekta. Paradoksy issledovanija, 3-e izd., pererab. i dop. Moscow: Jurajt, 2019 (In Russian).

13. Schebetenko S.A., Baleva M.V., Kornienko D.S. Voprosnik prostranstvennogo Ja. Vestnik Permskogo gosudarstvennogo instituta iskusstva i kul'tury. 2006. V. 2. № 1. P. 75–87 (In Russian).

14. Anzieu A. L’hysterie: l’enveloppe d’excitation. Les enveloppes psychiques / Ed.D. Anzieu. Paris: Dunod, 2003. P. 43–73.

15. Berg J. ‘A Bad Moment with the Light’. No-Sex Couples: The Role of Autistic-Contiguous Anxieties. Couple and Family Psychoanalysis. 2012. V. 2. № 1. P. 33–48.

16. Bronstein C. On psychosomatics: The search for meaning. The International Journal of Psychoanalysis. 2011. № 92. P. 173–195.

17. Bergstein A. Bion and Meltzer’s expeditions into unmapped mental life. Beyond the Spectrum in Psychoanalysis. London-N.Y.: Routledge, 2019.

18. Cavalli A. From not knowing to knowing: on early infantile trauma involving separation // Transformation. Jung’s legacy and clinical work today. Eds. A.Cavalli, L. Hawkins, Stevens M. London–N.Y.: Routledge, 2014. P. 193–210.

19. Connolly A. Out of the body: embodiment and its vicissitudes. Journal of analytical psychology. 2013. V. 58. № 5. P. 636–656.

20. Feldman B. Creation a skin for imagination, reflection, and desire. Transformation. Jung’s legacy and clinical work today Eds. A. Cavalli, L. Hawkins, Stevens M. London–N.Y.: Routledge, 2014. P. 177–192.

21. Feldman B. The aesthetic and spiritual life of the infant: toward a Jungian view of infant development. Jungian Child Analysis. Eds. Punnett. A. Sheridan: Fisher King Enterprises, 2018. P. 43–60.

22. Fink K. From Symmetry to Asymmetry. International Journal of Psycho-Analalyse. 1989. V. 70. P. 481–489.

23. Jackson J., Nowers E. The skin in early object relations revisited. Surviving space. Papers on infant observation / Ed. Briggs A. London: Karnac, 2002. P. 208–239.

24. Jones Al.A. Starvation and “The Dead Baby”. Fort Da. 2017. V. 23. № 2. P. 41–65.

25. Houzel D. L’enveloppe psychique: concept et proprieties. Les enveloppes psychiques. Ed. D. Anzieu. Paris: Dunod, 2003. P. 43–73.

26. Lemma A. Under the skin. A psychoanalytic study of body modification. London–N.Y.: Routledge, 2010.

27. Lemma A. Psychoanalysis in times of technoculture: Some reflections on the fate of the body in virtual space. The International Journal of Psychoanalysis. 2015. V. 96. № 3. P. 569–582.

28. Lutenberg J.M. Mental void and the borderline patient. Resonance of suffering. Countertransference in Non-Neurotic structures. Ed. Green A. London: Karnac, 2007. P. 89–120.

29. Magagna J. Mrs Bick’s contribution in understanding of severe feeding difficulties and pervasive refusal. Surviving space. Papers on infant observation. Ed. Briggs A. London: Karnac, 2002. P. 135–156.

30. Maoz G, Arbit V. Returning to life. Trauma survivor’s quest for reintegration. Body, mind and healing after Jung. A space of Questions. Ed. R.A. Jones Jones. London–NY: Routledge, 2010. P. 14–40.

31. Romanyshyn R. The body in Psychotherapy. Contribution of Merlo-Ponty. Body, mind and healing after Jung. A space of Questions. Ed. R.A. Jones. London–NY: Routledge, 2010. P. 41–61.

32. Saban M. Staging the Self. Performance, individuation, and embodiment. Body, mind and healing after Jung. A space of Questions. Ed. R.A. Jones. London–NY: Routledge, 2010. P. 110–126.

33. Sandri R. Penser avec les bebes. Parcour, reflexions a partir de l’observation du bebe selon Esther Bick. Editions Cesura. Lyon, 1994.

34. Sidoli M. When the body gets lost in the body: Psychosomatic disturbances as a failure of transcended function. Journal of analytical Psychology. 1993. V. 38. № 2. P. 175–190.

35. Sidoli M. When the body speaks. The Archetypes in the Body. Hove, N.Y.: Brunner-Routledge, 2002.

36. Shuttleworth J. Psychoanalytic Theory and Infant Development. Closely Observed Infants. Eds. L. Miller, M. , Rustin M., Shuttleworth J. London: Duckworth, 2002. P. 22–51.

37. Sucharov M. Representation and the Intrapsychic. Cartesian Barriers to Empathic Contact. Psychoanalytic Inquiry. 2002. V. 22. № 5. P. 686–770.

38. Waddel M. Infancy: defenses against pain. Psychotic states in children. Eds. M. Rustin, M. Rhode, H. Dubinsky, A. Dubinsky. London, New York: Karnac, 1997. P. 45–59.

39. Waddell M. Inside lives. Psychoanalysis and the growth of the personality. London: Karnac, 2002.

40. Werbart A. The skin in the cadre of the soul: Didier Anzieu on the skin-ego, boundaries, and boundlessness. JAPA. 2020. V. 67. № 1. P. 37–58.

Comments

No posts found

Write a review
Translate